Странное чувство предвкушения чего-то мрачного охватило меня, едва я пересёк порог этого дома. Казалось бы, дело довольно простое и знакомое: записать со слов фронтовика историю его жизни и службы, да задать измученному годами старику несколько банальных вопросов. А через пару дней на страницах газеты появилось бы полное героического пафоса повествование.
Подходящую кандидатуру для интервью мне помог найти знакомый почтальон, которому были известны едва ли не все жители округи. Он посоветовал: «Хорошо бы вам встретиться с Иваном Фёдоровичем Геллеровым. Уму этого старика всякий молодой позавидует. Говорят, всю Отечественную прошёл, но, что удивительно, сам никому ничего о военных годах не рассказывает».
И вот я перед дверью старика. Надо отметить, что дом, в котором я оказался, имел особую судьбу. Построенный ещё пленными немцами, он словно впитал ненависть, с которой они возводили его. В нём несколько раз случались сильные пожары, вечно царил беспорядок и смрад на лестнице. Я постучал – ни единого шороха. «Разве может жить участник войны в таком забытом Богом месте?» — подумал я и уже собрался уходить, как вдруг вздрогнул — с тяжелогрузным скрипом рванулся засов…
Передо мною предстал человек, о котором можно было сказать единственное: «старый, потрясающе старый». Словно живой памятник давно окаменевших событий. Но его совершенно мёртвые серые глазама смотрели в самую душу, от чего становилось неприятно. Я сбивчиво объяснил цель своего визита. Лицо старика сделалось загадочно насмешливым. Он проводил меня в идеально убранную комнату и молча сел напротив.
Я начал говорить о его заслугах пред нами — ныне живущими, о том, как молодёжь чтит его подвиги как вдруг старик резко прервал меня и, словно отдавая команду, произнёс: «Пришёл – так задавай свои вопросы!».
Я, стерпев обиду, начал:
— В каком году вы родились?
— В тысяча девятьсот шестнадцатом.
Неужели он так стар, так потрясающе стар?
— Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.
— Отец фермер, мать работала с ним. Были две сестры (они не дожили до одного года) и я… Чего ещё?
Ощущалось, что старик был зол и говорил неохотно.
— Как вы оказались на службе?
— Ушёл добровольцем в тридцать девятом.
— Вы, наверное, и в Финской кампании участвовали?
— Нет. Может быть, хватит мучить меня?! Уходи. Ты ошибся, придя сюда. Шестьдесят лет ни одного вопроса, зачем же теперь?
Лицо старика вдруг приняло болезненно-насмешливый вид. Снова странное чувство охватило меня — я только теперь увидел, что ни на одной стене не висело фотографий военного времени, обычных в домах ветеранов. Не было видно ни орденов, ни медалей…
— Хочешь правды!? — неожиданно начал сам старик.
— Конечно, Иван Фёдорович! — обрадовался я.
— Не называй меня так.
— В каких войсках вы служили?
— В пехоте.
— Какие награды имеете?
Старик встал, вынул из шкафа чёрный футляр и положил его на стол. Я открыл его… На тёмной бархатной подушечке лежал орден Серебряный крест – высшая награда нацистской Германии. Я с ужасом и непониманием посмотрел на собеседника:
— Откуда это у вас, Иван Фёдорович?
— Заслужил. Кровью своей и муками заслужил. И хватит звать меня этим проклятым вымышленным именем! Меня зовут Иоганн Геллер.
— Кто вы? — дрожащим голосом произнёс я.
— Солдат. Солдат вермахта. Участвовал в нападении на Польшу и Францию. С тысяча девятьсот сорок первого в составе группы армий Центр воевал с Советским Союзом.
Долго пришлось мне собираться с силами, чтобы задать следующий вопрос.
— Вы фашист?
— Я человек, который служил своей Родине.
— Но ведь вы… совершили самое отвратительное, самое ужасное преступление в истории. Вы… убивали?
— Убивал и много! Я был воином и уничтожал воинов. Это закон баталий.
— Вы не стыдитесь этого?
— Чего же мне стыдиться? Пусть стыдятся трусы и предатели — я же честно исполнял свой долг.
— Но какой долг? Какой идее вы служили?
— Я служил не идее, а Родине — следовательно, был обязан исполнять приказы её руководителей, потому что их воля – это воля народа, воля народа – это воля Германии. Воля Германии – закон для меня.
Мне сделалось страшно. Всё было до отвращения логично.
— Я честно исполнял возложенные на меня обязательства. 17 раз был ранен. Всеми силами избегал плена. И лишь под Курском был взят, будучи тяжело контуженным. Сколько раз проклинал я тот день! Почему меня не казнили, почему всё так случилось, и я до сих пор знаю лишь мучения?
— Вы убивали мирных людей?
— Я исполнял приказы… Я был всего лишь одним из миллионов пальцев вермахта, готовых нажать на курок, в любой момент, когда это будет нужно командованию.
Гнев охватил меня.
— Да вы же преступник! Как вы можете смотреть на это вот Солнце и ходить среди людей? Ваше место – в могиле, и странно, как вы ещё там не оказались!
— Убей же меня! Да знаешь ли ты, как я мечтал о смерти, когда возводил дома, в которых вы сейчас так счастливо живёте? Ты не видел глаза старух, проклинающих тебя за не вернувшихся с войны сыновей… Ты ничего не поймёшь… Как я хотел покончить со своей жалкой жизнью… Но не мог. И спасался лишь мыслью о Родине. Сколько таких же пленных, как я умерло от тяжёлой работы и болезней… Но я выжил, и в том было мое счастье и самое страшное мучение. Тебе этого не понять.
— Но многие военнопленные вернулись в Германию.
— А в каком качестве я должен был туда вернуться? В качестве капитулировавшего и униженного? Нет. Германия надеялась на меня и моих братьев, но мы не оправдали её доверия. Я не достоин своей Родины и никогда не посмею осквернить её своим присутствием, хотя и сейчас люблю её больше, чем кого-то когда-либо любил. Я сам должен наказать себя. И наказываю, живя в стране, уничтожившей меня.
— Должно быть, вы ужасно ненавидите Россию…
— Я не имею оснований ненавидеть эту страну. Скажу больше, я невольно проникся уважением к русскому солдату. Поначалу, когда мы победоносно шествовали к Москве, я не испытывал этого чувства, но вскоре вынужден был пересмотреть многое! Я не раз участвовал во взятии столиц европейских государств и, поэтому, сразу увидел одно принципиальное отличие: если во Франции и Польше солдаты противника шли в бой, чтобы выжить, то под Москвой русские шли умирать. Взять Москву мы смогли бы, только убив последнего русского солдата, впрочем, и тогда нам продолжали бы сопротивляться женщины, дети и калеки-старики. Вермахт, в первую очередь, потерпел тогда нравственное поражение. Как расценивать исход войны? Мы честно сражались – вы честно победили. Но злость во мне рождает только одно обстоятельство. Почему я не был расстрелян, почему до сих пор хожу по этой земле без цели, лишь раздражая окружающих. Мне изменили имя и фамилию, научили русскому языку, но я немецкий солдат, и это моя гордость и моё проклятие. И пока живы такие, как я, рана в памяти людей будет кровоточить с прежней силой, как кровоточила все эти 60 лет. Фашизму нет места в современном мире; люди, пытающиеся его воскресить, вызывают отвращение даже у меня, потому что нужно уметь признавать своё поражение.
Что-то необъяснимое, неподвластное разуму рождалось в моей душе и заставляло вопреки всему отнестись с сожалением к старику-немцу.
— Что же вы теперь собираетесь делать?
— Ничего. Буду жить, как жил столько, сколько отпущено мне Богом. Я не стану бороться за дни жизни, но и не уйду раньше положенного срока. Не всё можно забыть, но всё можно простить. Простить меня вы не имеете права, потому что, сделав это, предадите память убитых прадедов. Но почему ныне живущие должны держать ответ за ошибки предков? История жива в моём лице, и умрёт она вместе со мной и с памятью обо мне тогда, когда это будет нужно. А пока я останусь говорящим памятником величественных и жестоких событий, они будут жить во мне. Так надо. Теперь прощай! Суди меня по закону своей совести. Мне всё равно.
Я, словно в тумане, вышел из квартиры старика и опомнился, лишь оказавшись среди двора. Воздух казался особенно сладким, и я долго не мог надышаться.
Кто же этот Иван Геллеров – Иоганн Геллер? Преступник? Убийца? Враг человечества? Несомненно, то, что он совершил, не подлежит прощению. Зачем он дожил до такой глубокой старости, и всё ещё гневит небо своим существованием? Как мне судить его, да и имею ли я право вершить суд над ним? Этот познавший позор и страдания старец – зачем он?
Не хочу поддаваться сомнениям. Есть одна истина, справедливо непоколебимая: мы знаем кто враг и тиран, а кто жертва. Но этот старик… Разве можно не презирать и в то же время не пытаться понять его, несмотря на то, что против него говорит сама история! А разве сам он не часть истории? Ответа не найти, но невольно начинаешь думать: в мире нет абсолютного добра или зла – всех и всегда можно оправдать. Всех ли? Всегда ли?
P.S.
Месяц назад, проходя мимо вышеупомянутого дома, я увидел, как вынесли чёрный дешёвый гроб и без каких-либо траурных процессий погрузили в машину. «Кто умер?» — спросил я старуху, стоящую подле. «Геллеров Иван Фёдорыч, » — тихо ответила она.
Победитель Конкурса «Ступень к успеху — 2006»
ФЕЛЬДМАН ПАВЕЛ, 18 лет
Академия труда и социальных отношений
