Гордись, ты женщина!
Говорят, у войны не женское лицо…Но то была особая война.
Ночи темные и длинные. Полеты начинаются с заходом солнца и заканчиваются с рассветом. На аэродроме нет ни землянок, ни специального помещения для летчиков. Да они им и не нужны. Девушки всю ночь не вылезают из кабин, разве только выпить стаканчик горячего чая тут же, стоя около машин. В эти годы был такой необыкновенный полк, 46-й гвардейский, Таманский, дважды орденоносный полк ночных бомбардировщиков, летавших на самолетах По-2.
В этом полку мужчин не было. От техника до командира полка одни только женщины. В основном девчонки от 17 до 22 лет. Три года полк воевал на фронтах Второй мировой . В 1943 году ему было присвоено гвардейское звание, за освобождение Тамани — наименование Таманского, за освобож дение Феодосии полк был награжден орденом Красного Знамени, за бои в Белоруссии — орденом Суворова III степени. Полк полу чил 22 благодарности Верховного Главнокомандования, и 8 раз Москва салютовала частям, среди которых называлась часть под полковника Бершанской. В поселке Пересыпь рыбаки поставили памятник полку. За три года боев полком совершено 24 тысячи боевыхночных вылетов, более 3 тысяч тонн бомб сброшено на врага, 23 девушкам присвоено звание Героев Советского Союза (пяти посмерт но), двоим присвоено звание Героев России. Полк, в котором непрерывно обучали и вводили в строй новых летчиков и штурманов, и в результате его состав удвоился, несмотря на потери. Полк, для которого строили деревянные взлетные полосы и обслуживали полеты бригадным методом. Кажется, такого полка больше не было, а уж женского, точно.
Штурман полка и штурманы трех эскадрилий — студентки мехмата МГУ, начальник штаба и начальник оперативного отдела — тоже студентки Московского университета.
Немецкие солдаты говорили, что летчиц на По-2 трудно сбить, потому что они «ночные ведьмы». Зато пехотинцы называли этот самолет старшиной фронта, а девушек, летавших на нем, — небесными созданиями.
Полк прошел с боями от Донбасса, через Сальские степи и предгорья Кавказа, через Кубань и Крым, Белоруссию и Польшу, Восточную Пруссию и окончил войну севернее Берлина.
Трудно поверить, что подобное могли совершить юные и хрупкие студентки, движимые лишь чувством патриотизма, желанием помочь своему Отечеству и, может еще чем-то, неведомым и потерянным сегодня. Интересно, способны ли на подобные поступки сегодняшние леди, или хотя бы юноши. Увы, многими движут иные идеалы, воспитанные молодым капиталистическим обществом, где самопожертвование уже не в моде.
Но есть еще «живые легенды», на примере которых может воспитаться не один и не два патриота своей страны, и которых нужно уважать и лелеять, осознавая всю значимость сделанного ими. Одна из них — это Ирина Вячеславовна Ракобольская.
Ее назначили начальником штаба полка, присвоив первое воинское звание — лейтенант. Кадровых работников в части не было, она заканчивала штурманскую группу, была комсоргом группы, и назначили ее, потому что проявляла излишнюю активность в общественной работе, не принятую в армии. « Приказ подписали без разговоров со мной…» — вспоминает Ирина Вячеславовна.
Молодые девчонки попали в неизвестную им доселе жизнь на войну, безжалостную и беспощадную, туда, где убивали, туда, где требовалось убивать.
«Нам выдали военное обмундирование. Но как мы неловко чувствовали себя в форме ! Большие гимнастерки и брюки, длинные мешковатые шинели и — самое мучительное — сапоги от 40 до 43 размера», — говорит Ирина Ракобольская, — « Вначале, когда я стала начальником штаба, мне все удавалось плохо, я много не знала, и ложное самолюбие не позволяло в этом признаться. Я вспоминаю, как я плакала и говорила, что хочу к маме. Было чувство безысходности. Потом появились опыт и умение ». Выдержали, перебороли и в итоге, это помогло победить всей стране.
Сначала девушек учили в городе на Волге летать, но некоторым досталась роль штурмана, а Ирине Ракобольской, как я уже говорил, должность начальника штаба, кстати, не менее ответственная и трудоемкая, чем у ее боевых подруг.
На юные тонкие плечи легла непосильная ноша: нужно было не спать, летать, бомбить, Причем всю ночь. Женская психика не справлялась. Как и мужчинам, для разрядки женщинам давали водку. Каждое утро после полетов. Когда усталые летчики, промерзшие за долгие, особенно зимние, ночи, после обстрела и прожекторов, едва волоча ноги, приходили в столовую на завтрак, полагались им «наркомовские 100 грамм», чтобы напряжение, помочь расслабиться. «Первые дни войны на фронте женскому полку давали вино, потом его не стало, пошли в ход водка, различные самогонки из винограда: чача, рака, карамурзянка (по фамилии начальника тыла фронта). Некоторые девушки не могли заснуть после тяжелых полетов, тогда сливали для них водку из нескольких стаканов…», — вспоминает Ирина Вячеславовна.
Шли боевые годы: девушки воевали, их награждали орденами и медалями, о них писали газеты. Некоторые из них, улетая, не возвращались. Но, тем не менее, все они, воюя, думали о том, как будут жить после войны. «С окончанием войны должна была измениться вся наша жизнь. Казалось, что с московскими друзьями мне уже не о чем будет говорить, у них свои интересы, а я стала совсем другая, и мы друг друга не поймем. Зимой 1943 года я была в отпуске в Москве и увидела, что все осталось по-прежнему. Мы также разговаривали с моей подружкой Леночкой о музыке и книгах. И я осталась той же, и она. Я побывала на факультете, меня встречали с пониманием и любовью », — говорит И. В. Ракобольская.
Нужно заметить, что женщины есть женщины, даже на войне. Было в этом геройском полку одно увлечение. А заключалось оно в вышивке. Девушки любили вышивать незабудки. «Ах, какие красивые незабудки получались, если распустить голубые трикотажные кальсончики и вышить цветочки на летних тонких портянках! Из этого можно сделать и салфеточку, и на наволочку пойдет. Эта болезнь, как ветрянка, захватила весь полк. Теперь-то я понимаю, что это была разрядка от напряженного ужаса войны, успокоение души… После войны я никогда не вышивала», — вспоминает И. В. Ракобольская.
Война шла к своему завершению, и постепенно изменялось отношение к окружающему и к самим себе: стали делать маникюр и прически, украшать свое общежитие, появились коврики над кроватями, подушечки, голубые подшлемники, разрешали приказом по полку на праздники надевать штатское платье, и, как говорит Ирина Вячеславовна, влюблялись девушки, и командование полка принимало это по- человечески.
Но в то же время тяжелые думы находили на девчонок. « Думали о том, как мы приедем домой без денег, без образования, как будем жить. Хорошо, я была в высшем учеб ном заведении, а ведь многие девушки окончили только десяти летку, а то и того меньше, им надо было начинать учиться. За эти годы отцы и матери их постарели, не смогут их содержать, и зна чит, надо работать, а у них нет гражданской специальности… Страшно было расставаться с полком. Не будет больше полка, любимых подруг. Как жить без них?»
В апреле 1946 года пришел приказ о демобилизации И. В. Ракобольской.
В разные концы огромной страны разъехались боевые подруги. На последнем собрании они договорились ежегодно 2 мая в 12 часов встречаться в Москве в сквере около Большого театра.
Вот так славно закончилась боевая эпопея геройского полка и с ним И. В. Ракобольской. Но ведь впереди была гражданская жизнь. А у Ирины Вячеславовны и там без подвигов не обошлось.
Ее з а числили на 4-й курс отделения ядерной физики физфа ка МГУ. Было трудно, на лекциях спала: вы работалась привычка спать, когда сидишь в тепле. Забыла все основы. Готовилась к экзаменам со слезами отчаяния. Но помог муж (Ирина вышла замуж за своего бывшего однокурсника ). Он гладил ее по голове и говорил: «Миленькая, не расстраивайся, все понемногу поймешь»
После окончания университета стала работать ассистентом на кафедре космических лучей. Потом эксперимент на Памире, кан дидатская диссертация, поздно, в 40 лет.
В конце шестидесятых годов И.В. Ракобольская начала новый уникальный эксперимент. Возникла идея измерить характеристики потока мюонов космических лучей сверхвысоких энергий, надо было создать под землей совершенно новую экспериментальную установку. Для этого были необходимы сотни тонн свинца и тысячи метров специальной рентгеновской пленки. Пришлось обратиться за помощью в правительство. Просьба была удовлетворена. Работали они в подземном бомбоубежище Московского метрополитена, ночами. Потом поднимали установки на баллонах в стратосферу на высоту 30 км. Запускали их с Камчатки, они летели через всю страну и спускались в центре России. Кстати, их не раз принимали за НЛО.
Защитила докторскую. Имеет более 200 публикаций, в том числе книгу про науку и про войну. «Люблю свое дело. 60 лет связана с МГУ, не представляю себе жизни вне его. Твердо знаю: пока живу — работаю, пока работаю — живу. Люблю свою семью: мужа, двух сыновей, пятерых внуков; люблю печь пироги и принимать друзей. Но оглядываясь на длинную и все же такую короткую жизнь, могу сказать: самыми значительными, самыми яркими в моей жизни были годы в нашем полку. И до сих пор живу под знаком первой заповеди женского полка: «Гордись, ты женщина!» — говорит Ирина Вячеславовна.
«Война изменила меня. Научила не бояться, верить в то, что ты в жизни можешь все, научила ценить доброту и дружбу, всегда стараться помочь другому и никогда не забывать то зло и жертвы, которые несет война. Ж енщина может все! Но и сейчас, когда ночами во сне мы снова видим огненный столб от догорающего самолета, нас особо остро пронизывает чувство: этого не должно больше быть! Мы хотим, чтобы наши дети и внуки никогда не видели, как горят их друзья в самолетах и танках, никогда не задыхались в горящих городах, чтобы земля для них оставалась зеленой, прекрасной, мирной. Но для этого нельзя забывать о том, что было!»
Словами нашей героини мне бы и хотелось окончить повествование. Есть, кем гордиться нашей стране, есть, с кого брать пример. И это очень важно, особенно в наше такое неоднозначное время.
Александр Ленин, 20 лет
Студент 4 курса Военного университета МО
Лауреат 2-й степени в номинации
«России верные сыны»
Размышления у парадного портрета
«Если все так не любят «ментов»,
почему «Менты» – самый популярный сериал?»
(Вопрос к толпе.)
«Я так люблю милицию, прямо обожаю». Так сегодня никто не скажет. А с чего ее любить? Два моих друга этой весной расстались со скутером: чего-то нарушили или не там катались, но их никуда доставлять не стали, а скутер отобрали, хотя права на него не нужны. Дома пришлось сказать, что разбили, а «менты» стали богаче на одно транспортное средство, или тыщ на 20, потому что «машинка» примерно так стоит. Как только где то собралась кучка ребят, сейчас же ПэПээСники едут и орут:
– Больше трех не собираться!
И у каждого, наверно, найдется повод кому-нибудь из них насолить…
Когда речь заходила о милиции, я всегда стеснялся признаться, что мой отец там служит, боялся насмешек. Хоть он и подполковник. А если кто из друзей узнавал этот «ужасный факт биографии», я давил, что «он просто препод» в школе милиции. Хуже всего, когда отец приходил в школу в форме и начинал вдруг «строить» всех подряд пацанов:
– Тихо! Чего не работаете? А ну, быстро за работу!
Мне потом – хоть под землю провались.
А еще он хотел отдать меня в кадетский корпус – с самых первых классов, потом курс переменился на суворовское. Я, вообще, в такой семье уродился:
отец – российский офицер,
дед – советский офицер,
прадед – красный командир,
прапрадед – офицер императорской армии.
Полдома завалено военно-исторической литературой. А главное хобби у отца – начищать прадедову шашку с клеймом «Златоуст. 1912 год.». Так и не запомню, чья она – того, кто царю служил, или того, кто отнял.
Я идею кадетского корпуса тихо ненавидел, и вообще всю эту тему «упал – отжался». А отец все плющил:
– Там тебя научат уму-разуму, забудешь фигней маяться.
Так мы с ним долго бодались. Но тут бате стукнуло 45, и мать припрягла меня клеить что-то типа дембельского альбома №2 – на память о юбилее. Как я не хотел это делать! Просто было в ломы. А как отмажешься? Мы разобрали старые снимки, возились два дня, мостили коллажи, собирали какие-то записи – всю отцову жизнь впихнуть надо было в 20 альбомных листов.
Тут только я узнал, чем отличается БМД (боевая машина десанта) от БДК. БДК – это большой десантный корабль, на нем мой батя, оказывается, к Кубе ходил. И фотографий от «коробки» (так моряки судно называют) не осталось, военная тайна, мы специально искали марку с БДК, чтоб ему на память.
Я тогда много чего узнал.
Узнал, что в 15 лет он вытащил из ледяной воды пацана, кстати и маму как-то из Волги спас. А жизнью ему обязаны еще несколько человек: он служил опером, и это пригодилось, когда перешел в участковые, те ведь не все знают, что не надо лицом к двери стоять при задержании нарушителя. Из-за двери могут выстрелить…
Узнал, что пока я мучился ростом зубов в первый год своей жизни, отец снова подставлялся под пули – в Осетии. А Вы знаете, что в начале 90-х там заваруха была не слабее чеченской? И спецотряды милиции отправляли туда под приказ.
Узнал, что самое трудное для опера – не научиться стрелять или преодолеть страх. Даже я умею хорошо стрелять – отец научил. А к страху, говорят, можно даже привыкнуть. Трудно трое суток на квартире в засаде сидеть – НИ РАЗУ НЕ СНИМАЯ ЗИМНЕЙ ОБУВИ! Ведь если придет тот, кого надо задержать, не побежишь за ним по снегу босиком! Почему-то эта история на меня больше всего подействовала.
Перебирая медали и грамоты отцовские, я как-то разом много чего еще вспомнил.
Мы никогда не отключали дома телефон. Работник милиции должен быть на связи 24 часа в сутки и держать наготове тревожный чемодан, чтобы если что… Кстати, там больше всего из содержимого – перевязочных средств.
Еще вспомнил, как к нам перестал приходить дядя Лёша – его на рынке застрелили в упор, на глазах у семьи. Без повода застрелили, просто он был в форме и кто-то зло сорвал «на власти».
Не знаю, где теперь дядя Женя по прозвищу Мангуст, они с отцом вместе служили на Северном флоте, а потом в милиции. Это был самый добрый и веселый человек на свете, а прозвали его так за поговорку: «Это я – прибежал, как мангуст!». Он так всегда прибегал, если только-где-кому требовалась помощь. Чечня располосовала его от левого плеча до правого бедра. Он стал заикаться и трясти головой и кричать ночью от жутких болей. Жена его бросила, с работы уволили, он стал пить и пропал. Последний раз я его видел пьяненьким на одной площади, приплясывающим в толпе.
Я к нему не подошёл.
Я постеснялся.
Я, может, и теперь не решился бы. Не знаю. Но вспоминать об этом неприятно, наверно, стыдно…
А недавно я руку сжег – неудачный химический фокус, реактивы были в нагрудном кармане, и прямо на уроке пошла реакция. Забыл, что реакция начинается при 30 градусах, а упаковки оказались негерметичные. Эффект был еще тот – в один миг класс наполнился дымом и резкой вонью. Опыт называется «Дым без огня», но шкуру спалило только так! Химический ожог, травмпункт и всё такое…
Ну, а вдруг бы это произошло в метро?! Это ж чисто на теракт косит! Менты бы меня сразу повязали и стали пинать. А что люди бы подумали окружающие? Они что ли бросились бы меня защищать? ЩАЗ-з-з!!! Бежали бы кто куда без оглядки и кляли бы меня, а не ментов, между прочим…
А вот милиционерам бы сказал кто спасибо? Да ни за что!
А если когда настоящего шахида или бандюка задерживают, Вы лично кому-нибудь из ментов сказали спасибо? Вопрос к толпе…
И вот думаю, а может, мы несправедливо к милиции вообще относимся? Ничего толком не знаем, хотим видеть только плохое? Оно есть. Но чаще «ментов» не любят и даже ненавидят за жёсткость. А их жизнь, политика, начальство вынуждает на жестокость, они люди при погонах, ИСПОЛНЯЮЩИЕ приказ. А живем ведь в войну. В период Великой Отечественной – террористической. Терроризм грозит развалом нашему Отечеству. И кто-то сегодня воюет на передовой. Кто? Догадайтесь сами.
Это про них написано:
Несмотря что мундиры серы,
пьем и курим во вред здоровью,
все мы русские офицеры –
с верой, честью и красной кровью.
А может, хватит делить на «мы» и «они»? Кровь у всех одна…
Иван Мордвинцев, 15 лет
школа №950
Победитель – Сидорова Дарья, 18 лет
Студентка 1 курса Российского университета Дружбы Народов
Мы будем их слушать и любить
Нас бросили. Бросили в холодные дома с немыми стенами: взгляду не за что зацепиться. Ни тебе обоев с машинками, ни постеров с крутыми футболистами. Поклеешь – сдерут: няньки или свои. Я слышал, что во многих семьях у ребенка есть своя комната, где они творят, что хотят…
Детдомовцы из соседнего интерната сразу дали понять ху из ху, построили тут же. Мы ненавидели своих «авторитетов», это они нас научили воровать и клянчить, а потом выворачивать карманы. Минимум риска и максимум комфорта. Горбатились на них, как проклятые. Вскоре и они нас бросили. Однажды мы перли для них сигареты, а они стояли на стреме. Увидев ментов, сразу дали деру. Бросили. Как и их бросали ребята постарше. Но никто не отыгрывался на малышах или просто своих. В этот миг лично мне хотелось податься в армию, чтобы там научили за себя и братьев постоять.
В детдоме, где мы обитали, было довольно-таки обустроено, да и воспитатели хорошо к нам относились. Но за внешним бытовым благополучием мы не избежали душевной пустоты. Сначала бежал один, потом двое, и вскоре вся компания встретилась на улице. Со временем мы превратились в беспробудно пьянствующую, курящую и обнюхавшуюся клея шпану (простите, что так грубо, я не писатель). Когда ты в компании, когда ты в стае – тебе уже ничего не страшно, это одиночкам побираться и выживать приходиться.
Однажды такой случай вышел. Как-то раз сидим на заборе, а к нам парень подходит, знаете, упакованный так вроде ничего, с плеером и телефоном. Так пристально нас рассматривал, что Васька шепотом: «Я знаю, кому мы сейчас рыльце начистим!» — а потом заорал: «Ты че вылупился? Уноси себя и свой хреновый плеер к себе на родину!» Парень состроил жалкую мину и наконец-то выдавил: «Ребят, возьмите меня к себе, а?» . Все расхохотались, потом Басурман, самый старший из нас, сказал: «Ты должен пройти обряд посвящения, то есть проверку «на пацана». Пройдешь – примем»
Новичок храбро выступил вперед, готовый к испытаниям. А мы таинственно заулыбались, предчувствуя шоу. Бритоголовый Кегля все это время стоял в сторонке. Докурив сигарету, проковыляв к смельчаку (ему овчарка ногу прокусила при побеге из колонии) со словами «а боли не боишься?» поднес бычок к руке испытуемого. Последний чуть ли не плакал, но руки не убрал. Такого зрелища не вытерпел даже Васька: «Все, Кегля, довольно, отвали от него! Ты ему руку насквозь прожжешь!». После пытки Кегля забрал и модную кожаную куртку, и часы себе. Малышу, как мы прозвали новичка, выдали старые грязные лохмотья, и он без скрипа нацепил. Хотя раздели мы его чисто для того, чтоб потом одеть. Уже через два дня сам Кегля презентовал ему где-то украденные солнцезащитные очки. Новичок всем сразу понравился. Хороший малый нос не задирал, хотя и был из состоятельной семьи, а еще рисовал классно. Рассказывал о том, как пахнет клубника и какое море соленое. «Брешешь!» — злились мы, — «Кому понадобилось солить море?». О своих родителях он редко что говорил, да мы и не допытывались. Вообще для нас это была запретная тема, даже священная. Еще в детдоме, когда парни просыпались от раскатов грома, никто во сне или от страха «мама!» не орал. У нас даже иерархии особой не было: крали вместе, делили поровну, семья семьей.
А шмотки у нас были не хуже, чем у любого нормального парня, но так как постирать было негде, то каждый раз надевали «чистое», то есть новое. День начинался с бесплатной кормежки, которые устраивают разные благотворительные организации. Думаете, нам нечего есть? Ошибаетесь, жратвы хватает. Мы околачиваемся там, чтобы посмотреть на тех, кому мы не безразличны. Даже одичавшему волку приятно внимание. Пусть нас среда воспитала злыми и жестокими, но такое чувство, как благодарность – известно каждому из нас. Привязавшись к хорошему человеку, братья кладут ему на телефон денег, дарят сувениры.
Вечером пьянствуем, ночью – выходим на охоту за чужим добром, а утром, когда открывается метро, возвращаемся на насиженные места, в «дырки» под железнодорожными платформами и на чердаки. А так как эти места относились к участку милиции, приходили оттуда и били нас, вышыривая из «дырок», чтобы показать видимость перед начальством: типа, мы работаем и на нашей территории беспризорников нет. Пока отсыпаемся в транспорте, некоторые пассажиры тырят телефоны и деньги. Думаете, вру? Как бы не так!
Хотите правду? Мы все держались друг за друга, прикипали так, что отодрать невозможно было. Однажды нас загребли в ментуру, не помню уже за что. Но суть в том, что там у какой-то девчонки квартиру обчистили, а нас прижали и давай вколачивать: «признавайтесь, а то…». Когда до них дошло, что это реально не мы, то последовали фразы: «вы скажете, что это ВЫ, а то хуже будет!». А та девчонка как раз поднималась по лестнице и услышала, как нас принуждают. Тут же вступилась «да как вы следствие ведете» и все такое… Спасибо ей.
Нас-то отпустили, а к Малышу прицепились: «Костя Щепин? А ну-ка, ну-ка… ну что ж, родители будут рады!» Нас выпихнули на улицу, а Малыша забрали.
«Оказывается, его звали Костя…» — вспоминали мы Малыша, сидя на чердаке. Со скуки завели собаку. «Ее тоже бросили, как нас, — заговорил Васька, — нет, лучше наоборот, нас бросили, как собак! А чего ж не утопили, а? Ребят? Стало быть, мы никому не нужны? Что хотим, то творим? Завтра сдохнем – никто не узнает? На фига нам свобода, зачем?» — кричал он на всю платформу. – «Я вас спрашиваю!» — адресовал он к ласково воркующим голубкам, к испуганной кошке, к пассажирам, что садились в удобные купе и отправлялись к своим родным.
Через месяц мы увидели еще одну упаковку по последней моде. Никто не узнал Малыша. А парень подошел, снял знакомые солнцезащитные очки и тихо спросил: «Ребят, к вам можно?». «Малыш!! Ты вернулся!» — накинулись мы на Костю и надавали ему тумаков за столь поздний визит. «Ты б еще через год явился», — досадовал я. «Да лан, те, Саня! Костян, где летал? Че, Карлсона себе завел, да?»
Малыш растегнул портфель и начал вытряхивать несколько батонов колбасы, яблоки, деньги, курицу, конфеты, книги и клубнику. «Пацаны, думаете, я о вас забыл? Да я каждый день ждал момента, когда можно смотаться! Я родакам, в принципе, не нужен: они меня опять забросали тряпками и плеерами, а сами – ты будешь врачом, как мы… только попробуй не поступить…а уж если я и хочу кем-нибудь быть, то художником! Парни, им на это по барабану! Они даже не знают, как я хорошо рисую, что тащусь от эпохи Возрождения, да фиг с этим, они даже не слышат, что я говорю, хотят видеть во мне отражение себя! Глупые… Парни, вы мне так были нужны! Спасибо вам! Я вас так люблю!»
Похоже, именно в эту минуту братья услышали приглушенный звук у себя в груди: сердце трепыхалось и рвалось сильнее, чем, когда предательски отчеканивало на кражах. Васька опустил глаза, — «Ребят, извините…Мы нужны…» — «Ну, конечно, нужны – воскликнул Костя – Вась, ты че, плачешь, что ли? Парни, а давайте поклянемся…»
И мы поклялись, что если наконец-то образумимся, построим семью и заведем, только не как кошек и собак, там, ну, детей, в общем, то никогда их не бросим, а воспитаем хорошими людьми, хотя, наверное, нам придется много пахать, читать книги, ведь мы ровным счетом ничего об этом не знаем. Да и откуда? Улица была нам папой и мамой, домом родным. Поклялись в том, что наши дети никогда не узнают, что такое побираться, воровать, пьянствовать, нюхать клей и быть пойманными на месте преступления. Мы будем их слушать. И любить.
Смутное чувство заговорило в нас.
